У Дарьи 4 дочки. Самой старшей из них, Лизе, 13 лет, а младшей, Жене — 1 год и 11 месяцев. Во время нашей встречи Женя как раз была на операции кохлеарной имплантации, а Лиза, писаная красавица, волновалась и дожидалась своей очереди. Дарья рассказала нам, как они оказались в клинике, а 17 августа мы проведаем девчонок на первом подключении речевого процессора. Дальше — текст от лица Дарьи

У меня 4 дочки. Старшая, Лиза, родилась в 2002 году, она не слышала с самого рождения и с детства носила слуховые аппараты — тогда ещё не делали кохлеарную имплантацию. В 2005 году мы ездили в Москву, обследовались, диагноз подтвердился. Я долго плакала, переживала, но потихоньку свыклась с этой мыслью, и Лиза пошла в специализированный садик.

Потом мы встали в очередь на кохлеарную имплантацию, но нас сняли с очереди — Лизе было уже 5 лет, а в то время делали операцию только до 5. Да и врачи нас отговаривали: «Вы что, это же на голове операция, опасно!» В то время мы жили в Петрозаводске, но я узнала, что в Энгельсе хорошая школа для слабослышащих — там хорошо развивают речь, даже дети вовсе без слуха начинают говорить. Мы переехали, Лиза пошла в школу. Буквально за год она начала говорить предложениями! Какое это было счастье! Но я и тогда не оставила мыслей о кохлеарной имплантации, спрашивала, но сурдопедагоги нас дружно отговаривали, во всей школе был только один проимплантированный мальчик. Хотя тогда уже приняли закон, чтобы операцию делали пациентам всех возрастов. Но раз отговаривают врачи и сурдопедагоги, мы как-то успокоились.

Потом мы переехали в Краснодар, а там как раз наоборот — по развитию речи школа была слабая, но в ней училось много имплантированных детей, например, в первом классе 9 из 10 детей проимплантированы.

А в 2013 году родилась наша младшая дочка, Женя. Поначалу она слышала, реагировала на звуки, но в 4 месяца переболела, и мы стали замечать, что она не поворачивается, когда мы входим — как играла, так и играет. Мы задумались, стали проверять, звали её из-за спины, но Женя не реагировала. Поворачивалась только, когда совсем громко кричали и подходили близко. Обследование подтвердило 4 степень тугоухости. Да, мы это уже проходили, у нас был опыт, но всё равно было тяжело принять эту новость, всё-таки это твой родной ребёнок. Так всегда бывает — когда диагноз ещё не поставили, есть какая-то надежда, хотя сам понимаешь, что ребёнок не слышит. На этот раз мы уже настроились на кохлеарную имплантацию.

Примерно в это же время я встретила женщину, у которой мальчик был проимплантирован в 12 лет, а на момент встречи ему было 14. Он хорошо слышал и разговаривал. Она звала его из другой комнаты, и он всё равно слышал. Тогда я и задумалась о том, чтобы Лизу тоже проимплантировать.

Мы обратились к сурдологу, она отправила нас сюда, в 122 клинику им. Л. Г. Соколова. Пока Женя на операции, а Лиза ждёт. Она, конечно, переживает — всё-таки ей тринадцать лет, а тут волосы сбривать надо, а одна подружка ей сказала, что не будет с ней разговаривать, если Лиза сделает имплантацию. Но я больше всего волнуюсь за саму операцию — жалко отдавать своего ребёнка. Конечно, я читала, и ничего страшного там нет, но всё равно жалко. И все матери этого боятся, но это же детям во благо. Им надо учиться, работать в будущем. А в быту? Посторонние люди не будут объясняться с ними жестами или на бумаге что-то писать.

Очень надеюсь, что операция даст Жене возможность нормально развиваться, и что Лиза сможет лучше слышать и говорить. Хотя она не считает себя обделённой, она ходит на рисование, в бассейн, даже со слышащими детьми общается — к ней тепло очень относятся. Но бывало, она спрашивала, почему она не слышит, а другие слышат. Мы так и не узнали причин — в генетике отклонений нет.